Казахстанские дети войны  

Многим знакомо выражение «ребёнок войны», но не все задумываются о том, какого им приходилось. Порой мне кажется, что люди увлечённые войну не застали, но ведь почти у каждого в семье были дедушка или бабушка, которые её пережили.

Моя бабушка Лариса Георгиевна Меняйло была как раз таким ребёнком войны. Казалось, что в момент, когда она начинала делиться воспоминаниями, в доме все затихало.

«Когда началась война, мне было четыре года, а младшему брату Славе всего три, – рассказывала бабушка. – Наша мама Лидия Меняйло работала в Красном Кресте стенографисткой, а мы жили со старой, больной бабушкой в доме по улице Кирова в Алма-Ате. Мама работала в две смены. Тяжелое время. Приходилось экономить на всем, даже на топливе зимой, поэтому в доме было очень холодно. Электричество часто отключали. И когда начинало темнеть, а в углах остывшего дома собирались тени, нас пугал любой шорох. Мы с братом залезали на кровать и, прижавшись друг к другу, согревались. А порой, не дождавшись мамы, засыпали прямо в одежде.

Вскоре после тяжелой болезни умерла бабушка. Мы почти не выходили со двора и только из окон наблюдали, как играют дети постарше. Но больше всего мне нравилось, как звонко журчал под окном наполненный прозрачной водой арык, сверкающий, словно он хрустальный. Взрослые строго предупреждали нас, детей, чтобы мы не смели бросать в него ни соринки, так как из арыка брали воду на хозяйственные нужды.

Порой еды было не достать, и мама приносила с работы свой кусочек хлеба, который полагался ей как работнику, и отдавала нам. Мы делили его на половинки. Маленький Слава, быстро доев свою часть, слюнявил пальчик и аккуратно собирал со стола крошки. Мама смотрела на нас и плакала, а я не могла понять, что мы сделали не так.

Взрослые часто делали суп-затируху: мешали картофельные очистки и муку, после чего долго варили и ждали до вечера. Не потому, что так вкуснее, а потому что могли позволить себе поесть один раз в день».

Бабушка замолкает и смотрит на накрытый стол, а мы сидим и молчим, осознавая, что не имеем права издать даже звука. Аккуратно разгладив скатерть, она продолжает: «Помню, как-то зимой мама отправила меня и Славку за хлебом. Это не как сейчас за пару минут до магазина сбегать. Хлеб выдавали по карточкам, и ничего ценнее тех карточек тогда у людей не было. Да и идти до магазина, куда привезли хлеб, было далеко, что уж про очереди говорить. Мы закутались во что смогли и пошли, ведь мама с работы придёт, а есть нечего.

Стояли в очереди долго. Исхудавшие и оголодавшие люди и дети терпели, несмотря на мороз. А в моем пальтишке заветная карточка и я постоянно проверяю карман. Рядом Славка стоит. Замерз. Нос у него красный, но не хнычет. Так мы часа три отстояли, и вот наконец наша очередь подошла. Я руку в карман опустила, а карточки нет, украли!

Нас тогда быстро из очереди выставили. Нет карточки – нет хлеба. Сильно нас тогда мама ругала. – Бабушка задумывается и, оглядываясь на нас, продолжает: – Потом ушел на фронт последний мужчина из нашего рода, дядя Володя. Он глухонемой, до войны работал художником. Тётя Клава с сыном остались одни, и они с мамой решили объединиться. Вместе легче выживать. Тогда тётя Клава на предприятии работала, где им выдавали булочки на обед. Так она их не ела, только горячий кипяток пила, а булочки те нам с работы приносила. А мы, все трое босые, полуодетые, бежали к концу дня к трамвайной остановке по пыльной дороге встречать тетю Клаву с её булочками и сразу же по пути, боясь уронить хоть крошку, их съедали. Она только улыбалась и качала головой.

Наша мама Лидия Георгиевна была настоящей патриоткой. Она считала, что вместе со всеми должна защищать родину от фашистов, и подала заявление в военкомат. Её призвали в пограничные войска, и направили нас в Зайсанский погранотряд. Маме присвоили звание ефрейтора, и у нас началась совсем другая жизнь: все, солдаты и командиры, старались нас одеть, обогреть и накормить. Выделили даже мебель – стол, две кровати и три стула.

Самой большой радостью стали скатанные специально для нас валенки! Мама из чего-то перешила тёплые куртки. Солдаты при встрече всегда старались нам что-то дать, кусочек сахара или мыла. Часто маме приходилось убегать ночью по тревоге, иногда она не возвращалась сутками, но нас тогда проведывали солдаты.

Как-то раз я вышла в город из части. В Зайсане дети-сироты из местного детского дома тогда развозили питьевую воду по городу на повозке с бочкой. В то время морозы стояли лютые. И вот по замерзшей дороге едет обледеневшая телега, а на ней замерзший худой ребёнок с красными от мороза руками. Я тогда смотрела на своего ровесника, деловито разливавшего воду по бидонам, и понимала, что мы с братом живём неплохо.

Однажды ночью мы со Славкой проснулись от громких криков и испуганно стали смотреть по сторонам. По радио передали: «Война закончилась! Победа!». Мама и её коллега со службы бегали вокруг стола с криками «Победа!» и, рухнув в какой-то момент на стулья, зарыдали навзрыд.

Маме дали направление в Алма-Атинское пограничное училище КГБ. В первый класс мы пошли в 30-ю школу, которая находилась рядом, но в разные смены. Тогда мальчики и девочки учились отдельно. В магазинах трудно было что-то приобрести, даже в школу мы с братом ходили по очереди в одной паре ботинок. Незаметно пролетели годы. Слава, окончив пограничное училище, уехал в Закавказье и всё время, пока я училась в Алма-Атинском медицинском институте, помогал мне и маме. – Бабушкин голос становится слабым и уставшим. Она строго оглядывает присутствующих и говорит: – Цените свою жизнь и мир! Трудности жизни меня закалили, но лишили детства. Однако оно есть у вас».

Оглядываясь назад, понимаю, как она была права и насколько бесценны её воспоминания. И задача нового поколения не забывать эту цену потерянного детства, которую заплатили ради нас.

Анастасия СТЕФАНОВА

Подписывайтесь на наш Дзен и Telegram канал.